ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Близнецы, умытые и причесанные, уже сидели за столом на высоких стульчиках. Мэри Сароджини присматривала за ними, как гордая, но беспокойная мать. У плиты Виджайя накладывал в тарелки рис и овощи, доставая их черпаком из глиняного горшка. Очень осторожно, с напряженным вниманием Том Кришна брал каждую тарелку и относил ее на стол.

— Готово! — объявил Виджайя, наполнив последнюю тарелку. Он вытер руки, подошел к столу и занял свое место. — Расскажи-ка нашему гостю о благодарении, — предложил он Шанте.

— На Пале, — пояснила Шанта Уиллу, — благодарственная молитва произносится не до, а во время еды. Мы ее жуем.

— Жуете?

— Благодарение — это первая ложка пищи, которую вы отправляете в рот — и жуете, жуете, до последней крошечки. И, пока жуете, концентрируете внимание на вкусе, консистенции, температуре пищи, на давлении на нее зубов и напряжении жевательных мускулов.

— И помимо того, мысленно благодарите Просветленного, Шиву или кого-то там еще? Шанта отрицательно покачала головой:

— Это бы отвлекало внимание, а здесь важно как следует сосредоточиться. Вы концентрируете внимание на своих ощущениях, а не на чем-то воображаемом. Припоминание слов, обращенных к кому-то воображаемому, — все это исключается. — Она оглядела стол. — Начнем?

— Ура! — дружно закричали близнецы и взялись за ложки.

Наступило продолжительное молчание, нарушаемое только близнецами, которые еще не научились жевать, не причмокивая.

— Можно теперь проглотить? — спросил наконец один из малышей.

Шанта кивнула. Дети проглотили пищу. Теперь они стучали ложками и болтали с набитым ртом.

— Итак, — спросила Шанта, — каков вкус благодарения?

— Чрезвычайно разнообразный, — ответил Уилл. — Ряд вариаций на тему риса, куркумы, красного перца, тыквы и зелени, какой — мне не удалось распознать. Оттенки постоянно меняются: прежде я этого никогда не замечал.

— Сосредоточившись на подобных вещах, сразу же отвлекаешься от всех фантазий, воспоминаний, предчувствий, глупых мыслей — словом, от собственного «я».

— Но разве вкусовые ощущения не составляют также мое «я»? Шанта взглянула на мужа, сидевшего на противоположном конце стола.

— Что бы ты ответил, Виджайя?

— Я бы сказал, что они находятся где-то между «я» и «не-я». Вкусовые ощущения — это «не-я», когда они касаются организма в целом. Но в то же время, поскольку они осознаются, их можно назвать частицей «я». В этом и заключается цель нашего благодарственного прожевывания — заставить свое «я» осознать, что представляет собой «не-я».

— Недурно, — заметил Уилл, — но ради чего все это затеяно? Теперь ему ответила Шанта:

— Научившись концентрировать свое внимание на «не-я», полученном из внешней среды (допустим, это пища), и на «не-я» в собственном организме (ваши вкусовые ощущения), вы неожиданно обнаруживаете «не-я» на отдаленном конце сознания, или, — продолжала Шанта, — лучше, пожалуй, сказать иначе. Для «не-я» на дальнем конце сознания будет легче стать известным для «я», которое научилось глубоко осознавать свое «не-я» с точки зрения физиологии. Послышался грохот разбитой тарелки; один из близнецов заплакал. Шанта, вытерев пол, подытожила:

— Так вы подойдете к проблеме «я» и «не-я» в отношениях с особами, рост которых менее, чем сорок два дюйма. Тому, кто найдет достаточно надежное решение, назначена награда в шестьдесят четыре тысячи кроров рупий. — Она вытерла глаза ребенку, заставила его высморкаться, поцеловала и подошла к плите за новой порцией риса.

— Каковы ваши дальнейшие обязанности? — спросил у детей Виджайя, после того как все поели.

— Мы дежурим возле пугал, — с важностью ответил Том Кришна.

— На поле, что рядом со школой, — добавила Мэри Сароджини.

— Я подвезу вас туда, — сказал Виджайя. — Хотите поехать с нами? — спросил он Уилла. Уилл кивнул.

— Если можно, мне бы хотелось заглянуть в школу, раз уж мы окажемся рядом; посидеть на одном из уроков.

Шанта с веранды помахала им рукой, и через несколько минут они уже подходили к припаркованному джипу.

— Школа на другом конце деревни, — пояснил Виджайя, заводя мотор. — Придется ехать кружным путем. Сначала вниз, а потом опять вверх.

Дорога сначала спускалась меж террасированных полей, где росли рис, кукуруза и сладкий картофель, а затем — по ровной поверхности — мимо илистого пруда, в котором разводили рыбу, и посадок хлебных деревьев, и наконец — вновь поднималась наверх через поля, зеленые или золотые; вскоре они увидели выбеленное, просторное здание школы, окруженное тенистым садом.

— Вон там, — сказала Мэри Сароджини, — стоят наши пугала.

Уилл взглянул туда, куда она указывала. Ближайшее к школьному зданию поле золотилось от созревшего риса: вскоре предстояло убирать урожай. Два мальчика в розовых набедренных повязках и девчушка в голубой юбке дергали за бечевки, которые приводили в движение двух марионеток в человеческий рост, привязанных к шестам в обоих концах узкого поля. Марионетки были искусно вырезаны из дерева и одеты не в лохмотья, а в роскошные костюмы.

— «Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них», — процитировал Уилл, глядя на огромных кукол с изумлением.

Но Соломон был всего лишь царем, тогда как эти ярко расцвеченные пугала обладали гораздо более высоким достоинством. Один из них был Грядущий Будда, другой — очаровательная и пестрая восточно индийская разновидность Бога Отца, несколько напоминающая его изображение в Сикстинской капелле, где он склоняется над только что сотворенным Адамом. Стоило детям дернуть за бечевку, Грядущий Будда взмахивал рукой, выпрямлял скрещенные в позе лотоса ноги и танцевал в воздухе короткое фанданго, а затем вновь скрещивал ноги и сидел неподвижно, пока новый рывок не выводил его из медитации. Бог Отец покачивал вытянутой рукой, предупреждающе поднимая указательный палец, открывал и закрывал окаймленный конским волосом рот и выкатывал стеклянные глаза, которые сверкали грозно на каждую птицу, осмелившуюся приблизиться к рису. Порывы ветерка развевали его ярко-желтые одеяния, смело разрисованные бело-черно-коричневыми тиграми и обезьянами, тогда как великолепное платье Будды, сшитое из алой и оранжевой вискозы, трепетало и звенело эолийским звоном нескольких дюжин серебряных колокольчиков.

— У вас все пугала наподобие этих? — спросил Уилл.

— Это была идея старого раджи, — ответил Виджайя. — Он хотел, чтобы дети понимали, что мы сами создаем себе богов и сами же дергаем их за веревочки, заставляя властвовать над нами.

— Пусть они пляшут, — с восторгом сказал Том Кришна, — пусть извиваются. — Он рассмеялся.

Виджайя протянул огромную руку и потрепал черную курчавую головку мальчика:

— Вот это характер! — он повернулся к Уиллу и заговорил, судя по всему, подражая манере старого раджи: — Главная и величайшая ценность так называемых «богов» помимо отпугивания птиц, устрашения «грешников» и, быть может, утешения несчастных, состоит в следующем: привязанные на шестах, они заставляют вас поднимать голову, и когда вы смотрите на них, вы непременно видите небо. А что такое небо? Воздух и рассеянный в нем свет; но это также символ беспредельности и, простите мне такую метафору, беременной пустоты, из которой возникает в этом мире все — и живое, и неживое, и творцы кукол, и эти божественные марионетки, — возникает в мире, который мы знаем или воображаем, будто знаем. Мэри Сароджини, слушавшая его со вниманием, закивала головой:

— Папа говорил, что еще лучше — смотреть на птиц в небе. Птицы — это не слова, повторял он. Птицы — это реальность, такая же реальность, как небо. Виджайя остановил машину.

— Желаю повеселиться, — сказал он детям, когда они выбрались из машины. — Пусть попляшут, поизвиваются.

Мэри Сароджини и Том Кришна с веселыми криками пустились бежать к детям, дежурившим в поле.

— А теперь перейдем к более важным сторонам образования, — заявил Виджайя и вырулил в боковой проезд, ведущий к школе. Он выключил зажигание и вручил Уиллу ключ. — Я оставлю машину здесь и пойду на Станцию пешком. Когда захотите вернуться домой, попросите кого-нибудь, чтобы вас отвезли.